ЗА РОССИЮ! ЗА ФЛОТ!

   Ты, товарищ, послушай
( Да чтоб я так жил!):
Я – не труженик суши,
Я Флоту служил.
Мне судьбу разорвал,
На три части деля,
Симпатичный оскал
Моего корабля.
Опыт прожитых дней
Не отменит никто.
Жизнь священна, но в ней
Были “после“ и “до“.
А цепляет за фалды,
Бредёт по пятам
То, что видел, узнал ты,
Что выстрадал Там,
Где суров (не немножко)
Железный уют,
Где живучие кошки
Недолго живут,
Где, споткнувшись порой,
В перманентном бегу –
О металл головой:
–  Всё к чертям! Не могу…
Мир покатится в тьму
И у горла – комок.
Но открыться кому –
Упаси меня Бог!
Знай, лекарств лучше нет
От любых передряг,
Чем семейный портрет
Или песня “Варяг“…

Я тебя утомил,
Но послушай ещё.
Я любил этот мир,
Где подставят плечо.
Если сел на мели,
Тебе вслед не плюют,
А помочь не смогли –
Так, хотя бы, нальют.
Не смотри недоверчиво.
Знаешь ли, брат –
На Маврикии женщины,
Как шоколад!
То, что прожил однажды,
Вернёт разве сон?
Я не видел “Отважный“,*
Мне снится “Муссон”.*

Что ломали по-разному –
Это пустяк!
Но куда деть оргазмы
Ракетных атак?
И не смоет вода,
Не запросит музей
Наши слёзы, когда
Мы теряли друзей.

К жизни в новой стране
Я совсем не готов.
Как пощёчина мне,
Оборвётся швартов
Между Флотом и мной.
Начинается дрейф.
За меня ты, родной,
Всё же сильно не дрейфь!
Голова на плечах,
Я одет и обут,
Но так больно, подчас,
Душу кошки скребут.
Сердце мне леденя,
Разбросавши всего,
Флот ушёл от меня.
Или я – от него.
Ни награды, ни лесть
Не нужны мне вдогон:
В сейфе золото есть
Офицерских погон.
Отвернусь без труда
От сомнительных благ.
Я мечту не предам,
А, тем более – Флаг!

Вышел с Флотом роман,
А не чувственный флирт.
Ты плесни-ка в стакан
Мне технический спирт.
Знаю точно, что нам
Выпить нынче не грех
За детей и за мам,
И, конечно, “за тех“!
Скажем скромное слово
Без выспренных фраз
Мы за женщин, что снова бы
Выбрали нас.
Пусть товарищ икнёт,
С кем когда-то служил:
ЗА РОССИЮ! ЗА ФЛОТ!
Ну, да чтоб я так жил!

*)  –  “Отважный“, “Муссон“ – корабли ВМФ СССР, погибшие в мирное время.

ЕСЛИ МОРЕ ОСТАЛОСЬ, ТО БУДЕТ И ФЛОТ!   

                    В.Стражкову.

Что поделаешь, брат, если Флот на мели.
Как такое могло приключиться?
Летаргическим сном в базах спят корабли,
Севастополь уже – заграница.
За окном всё не так – перевёрнутый мир –
Всё другое: и нравы, и мода.
Ничего, что нельзя, закури Командир.
Как всегда, бросим с нового года.

Пусть не нам паруса и сердца, в полный рост,
Расправляют крутые пассаты,
И от скуки теряет напыщенность звёзд,
Обленившийся флаг полосатый.
Нашей памяти чистый и твёрдый сапфир
Ярче в синее крась, помоги ей.
Пусть хранит просолённую жизнь, Командир,
А не только по ней ностальгию.

Если море осталось, то будет и Флот.
Он прорвётся сквозь тину гнилую.
Но не нам проводить капитальный ремонт
И не нам ему петь “аллилуйя“.
Пусть вины и удач, редкой тяжести, груз
Давит грудь справедливо и веско:
Нам скомандуют скоро: На Флаг и на Гюйс!..
Вот уже протрубили “Повестку“.*

По  “пять капель“ в бокал,
Чтоб мозги повело.
Верю, кончится бал,
Где командует зло.
Пусть нас било порой
Часто сзади и влёт,
Мы не портили строй,
Мы не предали Флот.
Не забудется это,
Будет вечно идти по пятам:
Вместе с Флотом мы прожили время расцвета
И мы не были лишними там!

ГРУБЫЙ ПРОСТУПОК И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ.

Есть флотская народная поговорка, которую нельзя, увы, воспроизвести на бумаге дословно. Суть её состоит в том, что нельзя бесконечно доставлять удовольствие, потому что теряется чувство главного действующего элемента в этом процессе. Когда старпом, доставлявший непрерывную радость личному составу, забывал об этой премудрости, тогда и случались всякие забавные и грустные непредвиденности.
Почему – старпом, а не Командир? Да потому что на нашем корабле действовало традиционное, но доведённое до абсурда разделение труда: Командир управлял в море, на якоре и швартовах же свирепствовал старпом, получивший от сибаритствующего кэпа карт-бланш. Фамилии начальников соответственно распределились: Сивухин и Дубина. 
Вот уже почти месяц стоим в Лиепае на бочке в аванпорту. К причалу не ставят по желанию старпома: отработка корабельной организации – дело святое, хлопотное и энергоёмкое. Лейтенанты, которых на корабле двадцать три из сорока трёх офицеров по штатному расписанию, бузят и пребывают в состоянии, близкому к совершению серии грубых проступков. Многие из них уже обзавелись семьями и жаждут сходить на почту или на переговорный пункт, но казарменное положение насаждается и контролируется властной рукой.
Отвезя Командира на катере для заслуженного отдыха, я воспользовался случаем и привёз на борт четыре бутылки коньяка. Формой протеста против существующих порядков мы, впятером, избрали уничтожение данного напитка путём распития. Как только эта акция была успешно завершена, услышали радостную весть: старпом отпускает на сход абсолютно всех желающих.
Сборы и переход к причалу были недолгими, и вот мы уже в почти европейском ресторане “Юра“. За большим столом нас – человек десять. Заказ обычный: для начала по
0,5л “Кристалла“ на лицо, несколько “Шампанских“, бутылка “Рижского Бальзама“ для обозначения респектабельности, ну, и всякое такое. То, что у некоторых внутри уже находилось по 0,4л коньяка, в расчёт не бралось, а зря.
Вечер начинался славно: пьянящее чувства вновь обретённой независимости, тосты и здравицы, варьете – всё это давало новый импульс подутраченным жизненным кондициям. К сожалению, дальнейший ход событий мне придётся реконструировать по рассказам очевидцев. Интенсивность “гремучей“ смеси и её количество лишили нас с другом по последующему несчастью возможности изложить дальнейшее от первого лица. 

Ночное просыпание в какой-то невероятно узкой камере лиепайской комендатуры, где я и мой товарищ, артиллерийский комбат Серёжа Цюра, одновременно умещались только на боку, было неожиданным и страдательным. Из всей нашей компании только мы были в ресторане по “штату“, и только нас почему-то арестовали. Титаническим напряжением израненной памяти я вспомнил, что, добиваясь тишины для озвучивания своего тоста за родное училище посредством удара кулаком по столу, Серёга попал в тарелку с заливным. За тарелку, извинившись, мы заплатили, но обидевшийся тостущий от нас ушёл. Это значит, что арестованы мы были независимо друг от друга в различных местах города.
Моё задержание было тривиальным по причине лейтенантской борзости по отношению к военному коменданту гарнизона, а вот друг мой отличился по полной схеме. К тому времени не прошло ещё и полгода после бунта замполита Саблина на “Сторожевом“. Когда этот корабль несанкционированно снялся с якоря, один из офицеров прыгнул за борт и, добравшись до стоящей невдалеке подводной лодки, сообщил командованию о случившемся. Сергей решил действовать по аналогичной схеме.
Из-за разыгравшегося шторма попасть на рейд не было возможности, поэтому в воспалённом мозгу лейтенанта родилась и началась осуществляться гениальная идея. Он вломился в рубку оперативного ОВРа в Зимней Гавани и потряс дежурную службу оглушающим сообщением:
–  Играйте тревогу по Флоту! На “Исаченкове“ – бунт!
Расчёт – гениален в своей простоте: на корабль для разбирательства обязательно пойдёт плавсредство с перепуганными начальниками, которое и доставит Серёгу в его каюту для отдыха и подготовки к новому рабочему дню.
Учитывая, что призрак “Сторожевого“ ещё не растворился в сознании местного командования, реакция на сообщение первоначально была истеричной. Когда разобрались во всём, на повестку встала более серьёзная задача – задержание лейтенанта. Ограничение подвижности тренированного под два метра ростом тела потребовало большого количества времени, затраченных сил  и физических повреждений от вызванного комендантского наряда.

Поутру, освободившись и пытаясь прийти в себя при помощи кефира в Новой Гавани, мы получили известие, что нас непременно желает принять у себя командир Лиепайской ВМБ контр-адмирал Шадрич. Для обеспечения торжественного приёма на местных сторожевиках для нас нашли военно-морскую форму, а затем в привокзальном ресторане и  командира нашей боевой части, который также получил приглашение на официальный раут. Понимая, что сейчас получим передозировку служебных стимуляторов, я всё равно не мог сдерживать периодических приступов нервного смеха: самые длинные военные брюки, которые удалось найти для Серёги, сантиметров двадцать не доставали до щиколоток.
И вот на своей служебной машине нас везёт командир бригады – будущий начальник Главного штаба ВМФ – Селиванов. Рядом со мной, простым военно-морским офицером, сидят: будущий комбриг – мой друг Серёга – и зять Дважды Героя Советского Союза – наш командир боевой части.
–  Вы уж как-нибудь в себя дышали бы! А то от вашего перегара и я забалдею! – юморил комбриг, не подозревая, что демонстрирует лейтенантам свою некомпетентность в вопросах распознавания характерных запахов. То, что он чувствовал, было вовсе не перегаром, а чистейшим “свежаком“, излучаемым нашим командиром боевой части, которого вконец разморил горячий воздух автомобильной печки. Мы с трудом удерживали своего начальника между собой плечами, придавая вертикальное положение его обмякшему телу, хотя ещё десять минут назад он крыл нас почём зря:
– Сосунки, вам ещё не водку, а дерьмо через тряпочку сосать надо!
Посадив старшего товарища на стул между завешенными шинелями вешалками в штабе базы, я и Серёжа предстали перед высоким начальником. Адмирал оказался человеком воспитанным и приятным в общении. Он поздоровался с каждым за руку, не кричал, не матерился. Записал наши фамилии к себе в блокнот, ещё раз выслушал комбрига об обстоятельствах нашего пленения.
– Ну что, гусары! Сегодня Член Военного Совета Балтийского флота доложил о ваших подвигах ЧВСу Северного, – эти слова прозвучали звуком похоронного марша по офицерской карьере, и вид “подстреленного“ друга уже не вызывал позывы к смеху. – А с вами я хотел бы познакомиться поближе, – обратился Шадрич к Серёге. – Вы второй лейтенант в истории русского Флота, поднимавший его по тревоге. Первым, если помните, был лейтенант Шмидт.
На вопрос о нашем желании продолжить службу, мы ответили утвердительно, пообещав, что  впредь… никогда… ничего… и в этом духе.
–  Комбриг, организуй от меня этим весельчакам по пять суток ареста! – прозвучало уже, как поощрение, потому что в соответствии с Дисциплинарным уставом в то время даже командир нашего корабля мог объявить нам по десять…
Комбриг в обратный путь нас не взял. Пришлось вызывать такси, потому что  командир боевой части спал в шинели, лёжа между вешалками, и спасти его от стресса, аналогичного нашему, стало делом чести…

Гауптвахта – это военная тюрьма, и пребывание в ней не является героическим деянием. Но позволю себе вспомнить об этих четырёх днях, потому что они были отмечены очередной вехой проникновения в многоликую сущность Флота. Почему – четыре? Пятый день пришёлся на 23 февраля, и мы были амнистированы.
Наша камера имела отдельный вход со двора и закрывалась изнутри. Мы сами топили печь дровами. Там же готовили “тюремный“ чай: пережигали сухари, а затем то, что получилось от этой процедуры, заваривали. С нами сидели два капитан-лейтенанта возрастом под сорок. Оба служили механиками на противолодочниках и обладали уникальными способностями. Один мог часами наизусть рассказывать стихи и выдержки из прозы русских и украинских писателей. Другой с формулами и схемами объяснял нам то закон относительности, то прорехи в теории политэкономии социализма. Было очевидно, что с таким объёмом знаний эти ребята были явно профнепригодными для Флота.
Еду и то, с чем она превращается в закуску, нам доставляли регулярно и в нужных количествах. Но этого было мало, требовался кураж. 
В соседней камере литовец Валдис перекладывал печь, и его работу пришли проверить комендант гарнизона и начальник гауптвахты. Один из наших сокамерников немного владел литовским языком.
–  Смотрите, какой я сейчас спектакль разыграю! – сказал он шёпотом и двинулся в сторону печника.
Они о чём-то поговорили с Валдисом. Тот громко смеялся и одобрительно кивал головой, в то время как мы и наши тюремщики не могли понять сути происходящего.
–  Ну, как! – спросил нас гордый и радостный механик.
–  ???
–  Да я сейчас в присутствии этих опричников попросил принести нам две бутылки водки, а Валдис сказал, что в честь такого оригинального случая ещё одну преподнесёт – “от заведения“…

Через три месяца выходил срок получения звания старшего лейтенанта, и мы с Серёжей, конечно, ни на что не надеялись. Последовавший вскоре переход на Северный флот и интенсивная учебно-боевая деятельность нашего корабля помешали привлечь нас к комсомольской ответственности за неимением времени и истощением физических кондиций у командования. Не до нас было! Измученный серией подряд сменявших друг друга учений: “Океан-75“, “Прыжок-75“, “Плёс-75“ –  помощник командира готовил документы к присвоению очередного воинского звания нашей лейтенантской камарилье оптом в последнюю ночь. Советоваться с командирами и политработниками было некогда. Написать к назначенному сроку он успел только половину представлений, а писать-то начали с БЧ-1 и далее по порядку. Вот так на удивление всем мы с Сергеем, как офицеры БЧ-2, получили старших лейтенантов почти в срок.
А отличникам из боевых частей с большими порядковыми номерами повезло меньше: следующую партию представлений Командующий флотом подписал только через полтора месяца.