Ни одно флотское сердце, никогда, не сможет забыть свой родной корабль.
 
 
И.С. Юмашев
ТТД корабля
ФОТОальбом
Боевые службы
Экипаж корабля
Воспоминания о службе
Гостевая книга
Форум сайта
Ссылки на ресурсы военно-морской тематики
О Флоте

Сайт основан:
01.06.04

Автор: Sea_Burn


Баннеры:
Военно-морских ресурсов

SpyLOG
Яндекс цитирования
Каталог сайтов Всего.RU
Рейтинг  Военных Сайтов
Rambler's Top100

 

Флибустьеры

Воспоминаниями с головой в те года - и хотя прошло уже много времени, не волноваться, заново переживая этот эпизод нашей весёлой, но неспокойной жизни никак не могу…

Мы прибыли в этот северный город не по своей воле - Родина послала. И не просто послала, а практиковаться на надводных кораблях нашего лучшего флота - Северного. И не просто практиковаться, а впервые. Впервые мы своими глазами видели флот в действии. А вернее, чья то жестокая, волосатая, вся в наколках с якорями, рука, открыла нам веки и бесцеремонно и хамски сорвала с наших глаз розовую пелену романтики, дальних походов и военно-морской службы в целом.

Мы прибыли сегодня в базу. Командир провёл нас через КПП, где нам обрадовались, как родным и сказали, что давно уже ждут с нетерпением. А кэпу предложили срочно прибыть на плавбазу. Это такой кораблик полугражданский , где так любит иметь практически всё штабное командование свои постоянные каюты, оттуда осуществляя общее руководство всеми важнейшими вопросами службы. Он должен был получить на этой плавбазе все необходимые нам документы для оформления на какой-нибудь корабль, коих стояло в базе штук восемь разного калибра и ранга.

- Подождите пока в курилке, минут двадцать, вот тут, я щас быстро, - показал нам Борисыч рукой на круглую беседку, как в детском саду. От детсадовской её отличало лишь наличие посередине большой каменной урны, очевидно, для сброса окурков. Мы проследовали в направлении указателя. Расселись внутри беседки на скамеечках, вещмешки побросали тут же, кто на каменный пол курилки, кто рядом на траву. Закурили… деловые и героические…обалдеть. Мы закончили первый курс, а второй ещё не начали. Но на левом рукаве две галочки - у всех. Ну очень уж нам не желалось, что бы все сразу догадывались, что мы не нюхали ещё никакого моря. А так можно подумать, что мы второкурсники, просто третью галку дошить не успели. А, стало быть, морячили уже.

Вот такое, довольное собой и своей изобретательностью зрелище мы голдящим скопом и представляли. Олицетворяя бывалых уже моряков, знающих службу не понаслышке, а воочию, с серьёзными, чуть грозными и понимающими всё лицами, взирали мы на происходящее вокруг. Вот прошел строй матросов чуть в ногу, командовал ими, а вернее шел боковее с отсутствующим и усталым видом капитан-лейтенант.

- Мда…порядка тут маловато…мда…- со значением и видом человека, понимающего в чём же именно должен состоять военно-морской порядок, не очень тихо, так, что бы слышали и матросы и офицер, протянул Акаванец. Ничего не сказали матросы, промолчал и каплей. Он лишь повернул своё обветренное лицо в нашу сторону и просто посмотрел на нас. Я никогда не забуду его взгляд. От прищура его усталых, глубоко посаженых глаз, веяло чем-то очень грустным. Он смотрел на нас с жалостью, с огромной серьёзной жалостью. Встречным курсом строю, ближе к пирсам, огромных размеров старлей пинками и радостно-задорными матюгами подгонял маленького и грязного матроса, несшего какую-то бадью, издалека похожую на большую флягу. По всему было видно, что она для этого матроса очень тяжела, да и размерами была почти с него. Он нес её еле оторвав от земли и руки его при этом тряслись лихорадочно. Красное от натуги лицо обливалось потом.

- Тащ…, может покатить её? Всёрнож круглая с боков, - матрос умоляющим взглядом спросил старлея, поставив флягу.

- Я те покачу. Прольёшь нахрен. Вишь тама резинки нету. Так неси, убогий, - отвечал ему чем-то сильно расстроенный старлей, - если на обед опоздаем, я те точно ..альник вскрою, - подбодрил он матроса. Тот обреченно вздохнул и принялся снова за ненавистную флягу.

А старлей решил, видимо, придать сил немощному матросику, подбодрив того и придав дополнительную любовь к служебно-полезному труду на свой манер: «Ты пёрни для ускорения, если чо, то я тебе добавочный пендиль сзади отвешу, так, чтобы ты, обгоняя собственный радостный визг, как спринтер, прилетел на ПКЗ раньше меня». И при этом добавил длинную тираду из священных для всего флота слов, состоящих в основном из нелитературных названий половых органов мужчин и женщин, и зачем-то вспомнил о матери бедного матроса.

«Мущщина» - подумали мы хором про старлея. К стати, на счет обеда. Жрать хотелось страшно. С тех пор как на двадцать минут командир убыл в сторону ПКЗ, прошло уже часа два с половиной…

Закурили по восьмой, по привычке подавив желудочные спазмы своеобразным ароматом питерской «Стрелы»….

После тринадцатой выкуренной, спазмы уже не давились, а лезли наверх через рот, выражаясь изжогой и никотиновой противной отрыжкой. Послали старшину взвода Ваньку на поиски без вести пропавшего командира. Тот долго упирался, уговаривал нас, как всегда натужно и через силу улыбаясь, не посылать его на том простом основании, что он просто «хер его знает, где искать того на этом долбанном ПКЗ». Но делать было особенно нечего - Ваньке пришлось сделать вид, что его уговорили и он ушел в сторону надежды для нас, в сторону, которая, возможно, явит нам канувшего в никуда командира, а вместе с ним и документы, взяв которые в руки, мы, наконец, пойдём на какой-нибудь злосчастный пароход, и, может быть, успеем на местный ужин, самый вкусный за всю нашу жизнь, даже еслиб нас накормили бы одним только черствым хлебом. Мы долго не мигая и с некоторой преданной грустью смотрели удаляющемуся Ваньке в черную спину бушлата, пока она, минув КПП у пирса, не смешалась среди таких же черных снующих туда-сюда юрких пятен.

В наших рядах, после того, как мы делегировали посланца, снова воцарилось радостное возбуждение, порожденное царицей надеждой на то, что нам всё-таки удастся чо-нибудь сёдня сожрать. От нефига делать стали активно и с энтузиазмом играть в спортивно-акробатическую игру издалека напоминающую футбол. И за этим занятием как то не сразу заметили выросшую будто из-под земли высокую фигуру, дышащего сильно перегаром, красномордого капитана 1 ранга.

- Ах млять, ёппашумать. Это что за мученики асвенцима с е..лищами полупи..данутых уё..ков? Флибустьеры ннах, вас же не женщина родила, а камбала, износилованная крокодилом. Хули уставились на меня, как стадо неожиданно оттраханых лосей? Построились в две шеренги и встали смирно, как велит устав подчиненным при виде начальника, - капраз орал на нас и брызгал перегарной слюной, как пенный огнетушитель, - Так млять, ну и кто тут у вас старший? Хто доложит мне откудова у меня в базе нарисовалось шестнадцать красавцев с мордами одна тупей другой, а я ни сном ни духом?, - продолжал он уже чуток спокойнее и нам даже как-то показалось, что по-отечески ласковее.

- Так…эта, тащ капитан первого ранга, курсанты мы, на практику к вам прибыли…вот. Сегодня. А командир роты убыл в штаб, чтоб узнать куда нам, на какой корабль, а мы…, - решил ответить за всех Андрюха Ерёменко, по кличке, соответственно, Ерёма, но не успел.

- Малчать!!! Я вас не спрашивал, мать его так!!! Командира нету у них!! Старшина где тогда? Что вы мне тут стоите мудями звените? Где я вас спрашиваю?? Где??, - заорал на Ерёму тремя психическими белугами капраз.

Стоим, скромно молчим. Никому не охота стать очередным объектом ласковых комплиментов этого доброго краснолицего человека.

- Так и старшина тож с командиром на ПКЗ, - решил таки огрести по полной Ерёма. В нём всегда просыпалась яростная смелость в период всеобщего внезапного умственного ступора.

- Так… то, что вы - стадо полных даунов видно и без зрачков. Наберут на флот убогих, ..бись тут с ними, - прошелестел внезапно тихим и зловещим голосом капраз. И глазки его и без того маленькие грозно сощурились, - Вот вы кто есть, сам себе такой пи..датый стоите тут мне веками дрыгаете, а, старшина второй статьи?, - ткнул он, таким же красным как и его морда пальцем, почти в самое Афонькино лицо. Афоня побледнел, его глаза расширились ещё больше. Казалось, что ещё не много, и его его организм в приказном порядке расслабит мышцы его мочевого пузыря, - Выйти из строя.

Афоня, исполняя приказ, вышел из строя на положенное количество шагов, развернулся и замер. Движения его были какими то не естественными, резкими и угловатыми, как будто он был не Игорем Афанасьевым, подтянутым, спортивным, отличным парнем и моим другом, а выпеленым из полена буратиной.

- Я погляжу вы тут меньший дебил из этого сброда засранцев. Командуйте, старшина. Строевые занятия вам два часа. Отработка движения в строю, и чуть подумав, наморщив красный лоб, - и с песней…А я в штаб. Узнаю что там по вашему поводу. И смотрите мне… мои окна как раз сюда выходят, - развернулся и широкой деловой походкой быстро удалился.

Начали с видимым весельем и задором изображать из себя мастеров строевой подготовки, стуча ботинками по асфальтированному плацу мимо беседки в одну, затем в обратную сторону. Спели раз восемь нашу взводную песню «Дрожи буржуй настал последний час», потом что-то из Кобзона, потом всенепременного «Варяга». Потом раза четыре ходили молча. Стало темнеть. Первым не выдержал Игорёк.

- Да в ..зду всё, ..баный кнехт, скока можно? Где эти два обалдона? Приехали, нах… никому не нужные. Хорош мужики, Пошли в беседку курить, - крикнул в сердцах Игорёк, а с ним никто не спорил. Вообще, надо заметить, что лица у всех в тот момент были какими то одинаковыми - серыми и мрачно-сосредоточеными. Курить никому не хотелось. Если кто-либо из вас пробовал с самого утра и до вечера ничего не есть, кроме полутора пачек сигарет, тот непременно поймет нас, как нам «хотелось» курить. Но делать было нечего. Закурили. Ерёма молча взял привезённую с собой гитару, какой же моряк в походе и без гитары, и заорал матерно песню. Его никто не оборвал. Мы уже ничего не боялись. Мы были совсем не веселы и с желтыми пальцами от курения на правой руке и ждали только одного - когда и чем всё это …дство закончится. Из окон неподалёку стоящих казарм на Ерёмин совсем не газмановский , но писклявый и матерный голос, стали выглядывать из окон какие-то офицеры. Нас бы непременно забрали куда следует, например, на гауптвахту. Но мы бы и этому варианту были страшно рады - беседка осто..здела. А там, на губе, хоть есть шконки и можно будет прилечь и может нам всё-таки хоть кто-нибудь сжалившийся кинет что-нибудь погрызть. Это было бы самое огромное счастье для нас тогда. И потому на Ерёму никто не смотрел осуждающе, наоборот, на него мы смотрели, как на нашу надежду, может даже последнюю. А «надежда» заливалась своим писклявым голосом, повествуя сослуживцам об очень плохой девочке, не дождавшейся геройского моряка, своего бывшего возлюбленного, который защищал Родину и всех людей земли, в том числе и её, эту гадину, эту падлюку. А она нашла себе другого, более богатого и непременно более чмошного. Вобщем, совсем плохая девочка, ну совсем наилегчайшего поведения. Моряк возвращается домой, весь в неизбежных орденах, и вот-вот грянет суровое, но справедливое возмездие, которое должно было выразиться в выбивании зубов неверной и непременным и злодейским отрыванием ненужных приборов в области междуножья тому чмошнику, как вдруг, неожиданно, из темноты появился Ванька.

- Хули орём, Ерёма? Всё мужики, пошли, документы у меня. На «Адмирал Юмашев» нас определили, большой противолодочный корабль, - сказал он. Мы встрепенулись, будто после сна. На лицах снова появилось подобие улыбок - мы снова продолжали жить. До корабля не дошли, а скоре добежали, почти наперегонки. По пути рассказали Ваньке о том, что с нами приключилось. Но он нас не пожалел, он махнул рукой и сказал: «Пацаны, вы тут хоть вместе. А я там один. Пришел туда, куда идти на этом ПКЗ не знаю. Капразов - как говна. У кого спросить где кэп - хер знает. Ну начал спрашивать у всех подряд, не видел ли кто такого-то. А они смотрят на меня, как на дебила, никто такого-то не видел. Вощем пока нашего нашел, не знаю скок времени прошло. А он тама уже с кем-то заседает под шильцо. Потом он сходил кудай-то и принес эти бумаги….».

- Стоять. Хто такие? Документы, - нас у трапа «Юмашева» остановил старлей. Он был при пистолете и при повязке «рцы» на левой руке. Из чего мы сделали вывод, что старлей был дежурным офицером. Ванька объяснил ему что к чему, передал сопроводительные документы. Тот долго вертел бумаги перед лицом, подойдя к прожектору и морщил лоб, о чем-то напряженно соображая. Видимо, результат его умственной усиленной работы остался нулевым и он принял единственно верное в его положении решение - он по «каштану» (корабельная связь) связался с дежурным по кораблю. Старлей долго орал в «банан», объясняя ситуацию. «Каштан» отвечал ему кваканьем, шипением и треском. Как они по такой связи друг друга понимали, осталось для нас неразгаданной тайной. Но старлей закончил, сделал довольный шмыгающий звук носом и сказал: «Ща, пацаны». Что значит это «ща» мы не поняли, но нас это, почему-то, обнадежило. Ждали не долго, сигареты три, значит где-то около получаса. За это время старлей нам поведал о героическом корабле, на который нам повезло на время попасть, об не мене героическом экипаже. Потом спросил в какое мы направлены подразделение, а узнав, что мы механики, почему-то замолчал, чего-то там себе обдумывая. Он хотел нам что-то значительное сказать, и даже поднял для этих целей вверх палец, но тут пришел на трап заспанный и злой капитан-лейтенант.

- Пошли за мной, - сказал он нам. Развернулся и не смотря на нас почти побежал куда-то внутрь корабля. Мы боялись от него отстать и поскакали за ним, пытаясь не отстать. Трап вверх, верхняя палуба, переборочная дверь внутрь, трап вниз, разворот, топот наших ног. Стоп, всё, куда идти то дальше? Каплея нигде нет. Он куда-то нырнул. Но куда? Тут три пути, два трапа вниз влево и вправо и дверь прямо приоткрытая. Стоим, делая озабоченный вид, будто заинтересовано рассматриваем распределительный щит и отходящие от него кабеля электропитания. … А ещё, на надводных кораблях есть свой неопределенный запах. Это дичайшая смесь из запахов железа, пота морских тел, мазута и ещё бог весть чего. Стоим, и внимательно-озабочено изучая схему электропитания отсека, впервые дышим этим самым, очень необычным запахом кораблей, запахом такой долгожданной романтики, тем запахом, к которому мы все так долго стремились.

- Какого ..уя, - возникший из ниоткуда, каплей заорал на нас с низу правого трапа, бешено вытаращив свои, неожиданно оказавшиеся огромными блюдцами, глаза, - я спрашиваю какого ..уя я вас везде ищу, а вы тут стоите, мать-перемать? Хули столпились, как сперматозоиды в ожидании еротического чуда? Я блядь, все трюма уже обшарил. За мной идите… и по трапам - бегом, - он развернулся и стремительно повёл нас снова, но уже периодически поглядывая на нас поверх своих каплейских звёзд через плечо. Мы нырнули по трапу, как указано было, бегом, прошли длинным бесконечным коридором куда-то в корму. Затем был ещё трап в низ.

- Вот ваш кубрик. Жить будете здесь. Писчу принимать на матросском камбузе. Это палубой выше, по левому борту. Ну вы видели, мы там мимо проходили (нихрена мы не видели. Во всяком случае я - точно нет). Так…чо ещё..? А..постельное вам щас принесут. Кормовой гальюн тут рядом. Поднимаетесь, правее чуток, трап вниз и там всё есть. Дучки без переборок правда, зато, восседая орлом, взираете на море через люмики - красота, блин, Айвазовский отдыхает, - подытожил улыбнутый каплей, - ну всё, я пошёл, мне на вахту скоро, надо б поспать ещё чуток, - и чрезвычайно довольный выполнением этой боевой задачи по расселению курсантов, краткого экскурса, объяснению им правил поведения на кораблях ВМФ, удалился столь же стремительно, как и ведя нас сюда…

Зашли в кубрик, где-то слева за переборкой нащупали выключатель. Врубили фазу. И увидели себя - прямо напротив нас было высокое зеркало на тумбочке. Справа и слева коечки в два яруса. На них, прямо на панцирные сетки были накиданы как бы матрасы, обшитые тёмно-коричневым дерматином во множественных дырках и порезах, из которых выглядывал грязно-жёлтый пароллон. На флоте коечки периодически называют шконками или шконярами, мы поняли теперь почему. Я молча двинулся в дальний левый угол кубрика, кинул на дерматин свой вещмешок и упал сверху. И сразу уснул не раздеваясь…

С утра следующего дня нас всех долго будил один взъерошенный лейтенант. Сначала он усердствовал, повышал то и дело свой писклявый голос, что-то выкрикивал на уставном языке, нам понятном, но с утра не особенно уважаемом. Пацаны начали делать вид, что поднимаются, Я тоже приподнялся на локте, со слепу просонья, не очень то понимая, кто там визжит и чего ему от нас надо. Лейтёха же, видя, что ему таки удалось сподвигнуть нас на подвиг, а значит не зря он тут уже минут пятнадцать изображает из себя сурового офицера, уже тише, со значением добавил: «механик вас через десять минут в ПЭЖе строит. Форма - роба», - и ехидно так, чему-то улыбнувшись, удалился.

Переоделись в робу, с трудом нашли гальюн, сделали все утренние дела и неизбежно, а как же, с утра ведь, покурили. Ваня стал нас торопить, вот всегда этим старшим надо больше всех. Тогда мы ему предложили поработать родственником Сусанина и показать нам куда же идти в этой гудящей груде железа.

- Мдааа, - протянул Ванька, тоскливо и длинно посмотрев в проём в конце трапа, - действительно… это знает только хер…

Закурили. Кто-то, очевидно самый из нас сообразительный, проявил таки чудеса интуиции и философски заметил: «Ну кормовее нас только винты. Значит идти надо в нос. Ну там у кого-нибудь спросим».

Ваньке идея понравилась. Он заметно ободрился и тупая грусть на его загорелом лице украсилась поднятыми вверх уголками губ. Да вобщем то понятно, отчего начальникам всегда нужно больше других - в случае чего их рвали первыми. А если ещё тем начальникам из всех ништяков жизни могут достаться, и постоянно достаются, только пендили, их ещё иногда становится жалко. И плохо будет тем начальникам, коих подчиненные не уважают. Подставят в любой момент. Но мы Ваньку уважали и сильно. Он - высокий и широкоплечий, спокойный и добрый, но одновременно в меру строгий, А ещё он, по нашим, конечно, соображениям, был чертовски красив. Девки по нём сохли и гибли пачками от безответной к нему любви. И он никогда и никому нас не сдавал, всегда делал для нас что мог. Ну как такого замечательного не уважать и не заботиться о нём?

И мы, подражая его уверенной походке, пошли за ним в нос, поднявшись по трапу гальюна. Шли долго и уверенно, по пути двери заветной с надписью «ПЭЖ», не увидели, и скоро упёрлись в водонепроницаемую переборку.

- Так, ну чо будем делать, парни?, - Ванька вскинул вверх свою черную птицей бровь, тем самым усиливая ударение на знаке вопрошания, какие будут мысли? И чот я никого не видел, у кого спрашивать то?

Можно было б закурить, мы бы это сделали. Но нигде вокруг не было нарисовано заветной сигаретки в кругляшке, как в гальюне, и мы порешили не курить пока.

- О, а пойдемте назад. Мож мы просмотрели где этот ПЭЖ. И давайте медленно идти, ну люди то должны быть где-нибудь, - подытожил тот самый, претендующий на ум и сообразительность, голос. Мы с ним согласились и пошли в корму по той же палубе, но уже, почти по-сапёрски, гораздо медленнее.

- Бляаааа… Ну чо вы тут делаете, а? Ну ведь просил же в ПЭЖ. Ну пацаны, вы чо, дебилы? Меня мех чуть не разделал под орех, - затараторил, с низу откуда то быстро поднявшийся, тот же ерошенный лейтенант. Последнее предложение у него вышло в рифму. Но было сильно заметно, что это не от врожденных гениальностей в стихосложении. Спустились вниз где-то посередине между нашим прежним курсом из кормы в нос. Потом сразу ещё вниз. И зашли через открытую дверь, на которой, к стати, и не было написано того, что мы искали, а написаны были какие то другие буковки, цифры и чёрточки. Большое помещение, пульты с лампочками мигающими. Красиво…засмотрелись…

Это - ПЭЖ, пост энергетики и живучести. За главным, видимо, и самым большим, скорее не сидит, а восседает, усатый мужик в черной робе. Оторвав помятое своё лицо от гудящего пульта и безо всякого интереса посмотрев на нас, он взял в руки "банан", пальцем другой руки куда-то ткнул в пульт и чего-то невнятное прожевал в него губами. Из "банана" послышался писк, затем чей-то визг. Сразу было понятно, что его хозяин чем-то сильно недоволен. Усатый мужик вытянул левую руку с "бананом" в нашу сторону, а сам уронил лицо на пульт, как будто его срочно ранило. Мы сообразили что и визг и его хозяин и смысл обращены к нам. Попытались прислушаться наморщив сильно лбы. Но как мы ни старались внять визжащему дико чуду корабельной связи, могли понимать лишь окончания фраз. Они были следующими: "...ять", "...ёбы", "...мать", "...расты", "...уй", "...щас...ец" и чего-то ещё совсем непонятное. Нам погрустнело, так как из этого набора обрывков фраз мы поняли, что говоривший, очевидно механик, был нам не очень рад.

- Простите, а что он сказал?,- всё ещё надеясь на чудо задали мы вопрос примятому пультом усатому лицу.

- Через пятнадцать минут поймёте, - ответило лицо не открывая глаз и тут же издало звук близкий к храпу. Мы догадались, что больше лицо нам ничего не скажет и что через четверть часа нас ожидает что-то, что нам придётся ещё понять. А что же именно это самое что-то, мы стали быстро, в соответствии со скоростью надвигающегося откуда-то воя реактивного самолёта, догадываться примерно через час томительного ожидания, заполненного, в основном, созерцанием интересного процесса взаимной деформации пульта и усатого лица того мужика. К тому времени, когда "самолёт", в виде человека огромных размеров с широченными плечами и большим скуластым лицом появился в проёме ПЭЖа, вахтенный мужик уже был в боевой позиции. Он остервенело что-то кричал по связи, правым плечом, прикрыв покорёженную шрамами сна щёку, разминал её, а рукой же что-то быстро-быстро записывал в вахтенном журнале. Никто не смог бы сейчас гарантировать уверенно, что ещё минуту назад этот человек спал мертвецким сном, будто остатки сурка, загрызенного стаей лис, а датчик кренометра на пульте был совершенно запузырен его сонными слюнями - сейчас стекло датчика было зеркально чистым, а мужчина являл собой образец бдительного и строго уставного несения вахты. Но механик, видимо, считал поиначе, так как закричал на того матерно и получив невнятный ответ на свой вопрос "что в трюме восьмого?", послал того на половой член и дал на что-то пять минут. Потом он медленно повернулся к нам, мы замерли...

- А...вот вы где, - сказал он неожиданно спокойным и низким голосом, - ну наконец то у меня есть возможность отлицезреть вас.

У нас отлегло. Вроде убивать нас никто не собирается. Мех ласково, по-отечески, почти без мата, прогнал вахтенного офицера с его места в восьмой отсек, а сам плюхнулся в его кресло. Оно глухо скрипнуло под ним на весь ПЭЖ. Механик начал медленно просматривать записи в журнале, чего-то морщился и бормотал. Так прошло минут десять. Мы совсем расслабились, нам показалось, что тот про нас забыл и кто-то из наших стал другому шепотом чего-то рассказывать. Мех оборвал говорившего на полушепоте и как заорёт: "Выыыы...Малчать, - и тыча пальцем в Ерёму (тот был ближе всех к нему), - Вы, говорите мне за каким ..уем вы здесь, на этом железе? Какая ваша главная задача? Сказать, что Ерёма перетрухал от неожиданности - это ничего не сказать. Он обосрался, причем жидко и вонюче, как я мог судить, находясь в двух метрах от него.

- Ну дык это...выполнять боевую задачу, - со страхом в голосе изрёк Андрюха. И тут мех, рассвирепев диким зверем, начал наше корабельное обучение, нашу, собственно, практику: "какую на ..уй боевую задачу??? Х..й тебе по всей морде и вам всем тоже. Запоминайте сразу, повторять не буду: нахер никому не нужные здесь люди, это я вас имею в виду, ваша главная и единственная здесь задача - соблюдать технику безопасности. А если вы не будете выполнять требования этой техники, и если при этом ещё и будете иметь наглость остаться в живых, то я вас буду просто иметь, безо всякого вида. И поскольку эта техника по важности превосходит даже технику секса, я вам щас лично расскажу все её пункты. Пункт первый и самый главный (как выяснилось чуть позже, он же - последний): не совать все выступающие части тела (здесь он перебрал поименно какие именно, ничего не упустив) туда, куда собака отказалась бы совать даже свой ...уй. Все поняли? А теперь по одному подходим ко мне и расписываемся вот здесь" - он ткнул пальцем в журнал. Мы по одному подходили к нему и повторили священную процедуру ознакомления с техникой безопасности, подтвердив свои знания подписями. После этого мех заметно подобрел лицом и расплылся в улыбке.

- Оооот, - протянул он, - а теперь разберём на примерах. Вот ты, иди сюда, - теперь, о боже, его толстый палец явно указывал на меня, - прими конец, - и он медленно перевёл руку с пальцем указующим к переборке, из которой торчал провод с оголенной жилой. Как в анабиозе я двинулся медленно вперёд, находу поднимая руку в направлении провода и услышал за собой голос меха: "Вот молодёжь, обратите внимание. Щас его ...зданёт и них..ёво. Но его не убьёт. Смотрите". Я замер ничего не понимающий, не донеся руки до жилы сантиметров десять и обернулся, тупо глядя на механика....

- Ну...и как твое фамилие?, - спросил он у меня и продолжил, - Так я тебе скажу. Твое фамилие - долбоёб. Ты щас за чо расписался, убогий?

- Так я...это...вы же сами сказали, - я всё ещё нихрена не понимал.

- А если я тебе скажу гениталии себе откусить? Ищо раз всем говорю: ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ - ЭТО...это..., - и тут он мучительно задумался, но лишь на несколько мгновений и тут же просветлел лицом, видимо, найдя самый лучший аргумент в её пользу, - это...пи..дец...вот это чо такое!!!!, - закончил он свою потрясающую мысль со значением. И тут я на всю оставшуюся жизнь понял её великое значение. Я понял, что она важнее всего и всех: и меха и командира и даже важнее президента СССР товарища Горбачёва М.С. и даже его начальников.

Затем механик, уже совершенно искренне по-доброму, решил поинтересоваться у нас о наших проблемах. мы с некоторой степенью осторожности поведали ему о том, что, вобщем-то, проблем никаких у нас особых нет. И корабль замечательный и приняли нас радушно и с уважением. И кубрик у нас уютный. И даже про отсутствие (уж хрен с ним) белья промолчали. Но при всём этом огромном количестве ништяков и замечательностей, есть одна ну...не очень большая проблемка. И мы бы по таким пустякам беспокоить его не стали, но уж больно жрать охота. Немножко командованием затянуто решение этого вопроса. Вобщем, ничего существенного, ток не жрали мы нихрена уже полтора суток. Мех, услышав наше последнее изречение, нарисовал на лице крайнюю степень удивления, вскинув к верху свою кустистую правую бровь и выдавил из себя протяжно: "Таааак...".

Мы сначала подумали, что опять сделали что-то не то. Но облегченно перевели дыхание, когда мех стал орать "банану" и тому, кто в нём, как он сильно ненавидит его и всех его родственников, из которых, почему-то, более всего его мать (Бедные мамочки и за что ж Вам так достаётся то, родные Вы наши???).

А нам при этом показал убедительно рукой, что мы пока свободны и всё у нас будет в порядке и мы можем не переживать ни о чём, а если надо, он нас вызовет. Вот такой вот об очень многом говорящий жест, причем одной только рукой. Попробуйте как-нибудь на досуге повторить. Я вас уверяю, что получится не у многих, а если и выйдет, то только после долгих тренировок. И мы довольные ушли, уже более уверенно, почти не заплутав, всего два раза, в свой кубрик. Почти тут же туда прилетел какой то запыхавшийся мужик с большими щеками и в белом, в жирных, пахнущих едой разводах, халате, и, узнав, что мы курсанты, взял двоих и стремительно, не смотря на явно тяжелые щёки, удалился.

На шашлыки с бургундским мы, конечно, не рассчитывали, но уж картоха с котлетами да с компотами и соками - это уж точно. Эх, пожрём... мечтательно все мы думали, зажмурившись и урча навроде котов. Мы из книг, да и по слухам, хорошо знали, как замечательно вкусно кормят на флоте. И все молчали...

Зашедшие в кубрик двое наших парней с грохотом поставили на бак (стол на корабле для приема пищи) два лагуна (кастрюли для еды) один большой, другой поменьше, чайник и буханку хлеба.

Шестнадцать голодных людей с потемневшими лицами встали вокруг бака и смотрели на то, что нам принесли. Это был обед...Мы продолжали молчать, но уже никто не урчал. В большом лагуне на треть была налита жидкость, от прозрачности которой было заметно, что там в ней есть. А в ней, признаться, ничего толком и не было. Мясо отсутствовало совсем. Плавало несколько листьев от капусты и несколько картофелин. И ещё она была чуть красноватой, наверное, это задумывалось, как борщ. В кастрюльке же меньшей, размерами как раз такой, как нам в училище давали на четверых, была пшенная каша, тоже без мяса. Хотя на него и был намёк в виде тёмно-коричневой подливы. Я был один из немногих, кто отважился попробовать "борщ". С меня хватило трёх ложек. Он сильно отдавал обычной водой из-под крана. Второе разделили, как смогли, по-братски. Запили всё это жидкостью из чайника под кодовым названием "компот", в котором от компота не было даже запаха и заели имеющимся хлебом. Надо сказать, что примерно так нас и кормили всю практику, а это две недели. Но через несколько дней мы были рады и этой пище, поскольку другой для нас не было всё-равно. Эти три дня мы прожили в кубрике, занимаясь кто чем, постоянно разбавляя интересный досуг дневным, вечерним, ночным и утренним сном, а также неизбежными походами в гальюн для исполнения священнодействий гигиены и курения. И никто о нас не вспоминал и никому мы были не нужны. За эти семьдесят два часа все порядком устали и от кубрика и от безделья и от сна. Вот с чем с чем, а с сигаретами проблем у нас не было. Когда они у кого-либо заканчивались, то можно было сходить в соседний кубрик к матросам. Те с огромным удовольствием и с дебильной радостью и даже в драку меняли их нам на якорьки с нашей формы для своих дембельских альбомов. На четвертый день мы предприняли попытку выйти в город, или хотя бы в базу. Не знаю, что больше нами двигало: толи желание купить на наши последние деньги каких-нибудь продуктов, толи выйти из ненавистного уже кубрика, толи просто посмотреть на людей. Но добрейший человек в форме капитана-лейтенанта, дежурный на трапе, очень спокойно и доходчиво объяснил нам, что никуда нас не выпустит, потому что нам нельзя покидать корабль, так как у нас нет увольнительных документов, которых нам никто не даст. Когда он увидел, что наши лица и тела полны решимости совершить задуманное, то объяснил нам, что у нас тут и так всё есть, что нам нужно и он вообще не понимает нафига мы куда-то рвёмся. Но мы ничего не отвечали, стоя на своём и упрямо смотря на него голодными и преданными глазами. Видя, что его неопровержимая логика не имеет на нас никакого действия, капитан-лейтенант послал нас просто на ...уй и ещё добавил, что если мы тут же не смоемся назад, то он доложит про нас механику. Два последних аргумента добавили нам решимости действия и мы...предпочли вернуться в кубрик.

И продолжилась наша тамошняя жизнь со сном, сигаретами и "ресторанной" едой. Так продолжалось ещё дня три, за время которых о нас не вспомнила ни одна живая командная душа.

Вечером последнего дня узнали от уже почти родных нам матросов, что назавтра запланирован выход в море. Радости и восторгу не было предела, настроение поднялось в заоблачные высоты и ничто не могло омрачить его нам. Ни вкуснейшая еда и даже не душный и опостылевший кубрик. Море...море...море...это сказка и чудо одновременно. Это то зачем мы все собственно и одели черную форму. Это то, чего мы так долго ждали. И это то, все знали, что ждёт нас впереди на долгие годы.........

Мне вспомнился красивый и благородный, хотя и разбойный, но поневоле, изумительный капитан Питер Блад и его "Арабелла", бороздящая бесконечно прекрасные просторы Карибского тёплого моря. Любимая книга детства, что тут говорить - я часто сравнивал себя с Бладом. И хотя я был бесконечно восхищен его морским умением и благородством, это сравнение,в моих мечтах, всегда было в мою пользу....................

Почти всю ночь мы в возбуждении не спали, к чёрту сны, какие сны???... Перед рассветом неожиданно тишину спящего корабля разорвал в клочья топот сотен чьих-то ног и криков. Звонки, смысла которых мы ещё не понимали, крики грозного человека по корабельной трансляции, отрывистые команды - всё это мы слышали и понимали - корабль, этот огромный кусок умного железа, готовится к выходу в море для выполнения боевой задачи.

И вот наш корабль закачало чуть сильнее. "Наверное, отдали швартовные концы" - резонно предположили мы. Внизу что-то загудело и завибрировало сильнее. Мы стали чаще бегать в гальюн, что бы через имеющиеся там три круглые иллюминатора наблюдать, что происходит с кораблём. А он двигался. Этот вывод мы сделали исходя из того, что земляная коса стала менять угол по направлению к нам и теперь она стала параллельно корпусу корабля и начала перемещаться. Нам не составило труда вспомнить, что земля относительно нас двигаться не может, а значит, это мы движемся относительно неё. В очередной раз, придя в гальюн, мы с Харитоном, закурив "беломор" с глупой радостью смотрели через "люмики" на проплывающую мимо косу. Нда... вот мы и становимся моряками. Тут коса закончилась большой насыпью бетонных плит, на которых стоял высоченный столб с окошками наверху. "Маяк" - подумали мы. "БПК "Адмирал Юмашев" с палубами и надстройками с двумя глупыми рожами дикого восторга, прильнувшими к кругляхе кормового иллюминатора.....Ну счастливых вам морей", - подумал маяк.

Как только вышли из бухты, БПК закачало в несколько раз сильнее, он начал куда-то проваливаться и резко подниматься. Мы отошли от иллюминатора. Харитон сказал, что не хочет больше курить и быстро-быстро исчез по трапу. Я остался. Непередаваемые ощущения, никогда ранее не испытываемые, заполняли меня. Не могу сказать, что они были мне очень приятны. Я оглядел гальюн - в нём никого, я один, медленно повернулся в сторону борта. Вовремя, надо сказать. Волна, ударившая с диким грохотом в борт "Юмашева" окатила меня буквально с головы до ног толстой струёй через открытый иллюминатор. Мокрое и холодное было всё: и голова и роба с тельняшкой и брюки с ботинками. Солёная вода Баренцева попала мне и в вечно открытый рот, враз отучив меня от этой глупой детской привычки. В правой руке всё ещё был зажат кусочек мокрой белой бумажки. Это бывший беломор. Пожалеть о недокуренной папиросе не успел - подкатившая вдруг от желудка тошнота шепнула мне в самое среднее ухо: "Ты не любишь сейчас курить....очень не любишь". ...

Как оказался на своей шконке животом кверху помню смутно...."Какая противная на вкус морская вода", - подумал я и куда-то провалился...........

Вот уже который день мы лежим на своих коечках в одних и тех же положениях. Кто-то забывается тяжелым сном, кто-то стонет. От долгого лежания болит всё тело, пытаюсь присесть, но сидеть ещё хуже. Нет, уж лучше лежать, пусть всё болит. Бортовая качка, килевая....неизвестно что хуже. Всем телом ощущаю, как шконка подо мной проваливается в бездну. Лечу за ней, пытаюсь догнать. Догоняю. Ах, ну и зачем я это сделал? Жесткий матрас коечки тут же начинает давить вверх, в мою спину. И тут же влево валится моё тело безвольным кулем. И снова проваливаюсь. И куда-то вправо. И снова самолетные перегрузки. Это бесконечный ад, при котором все внутренности организма пытаются двигаться в противоположную сторону движения тела. На протяжении всех морей шторма, менее пяти баллов небыло. Ребята из наших, кто покрепче, продолжали ходить за едой, хотя и не три, а один раз в день. Еду всё-равно никто не ел. Исправно и не морщась, всё всегда за всеми поглощал Ерёма. На него единственного качка не действовала. Но ему было скучно, никто с ним разговаривать не хотел. И тогда, всё пожрав, он доставал гитару и начинал петь свои жалостливые песни. Это нравилось не всем, но послать его по прямому назначению ни у кого сил не было. Монотонность и тишину нашего "боевого похода" нарушало лишь мурлыканье Андрюхиной гитары и периодические желудковые звериные рыки некоторых из нас. Почти вся палуба и даже зеркало на половину были заблеванными. В кубрике стояла жуткая вонь, но всем было всё-равно. Пару раз за весь поход к столу, боясь поскользнуться на чей-то блевотине, подходил качаясь и я. Отломив кусочек хлеба, я глотал его, но он никак не хотел падать в желудок, а всё норовил уйти назад, на стол. Тогда я шел к своей койке и падал на спину. И хлеб медленно доезжал до места назначения, и в желудке начинало урчать. Желудок радовался, что ему дали хоть что-то и я знал, что нельзя менять положение тела часа полтора-два чтобы его не пугать, иначе желудок грозил напугать меня.....

Этот кромешный ад продолжался долго, очень долго. Мы потеряли счет времени. Да и какое время в аду?

В какой то день нас долго за плечи тряс целеустремлённый мужик, объясняя что-то важное, что-то, судя по его лицу, крайне важное. Из всего этого мы могли понять только то, что нам нужно идти в ПЭЖ к механику, а он долго ждать не любит, и мы это уже знали. Походкой в доску пьяных людей, держась за бортовые переборки, мы двинулись в след за тем мужиком. Акаванец снова не выдержал и зарычал желудком. Из его рта полилась желтая пена, но ходу, в том числе и он, мы не сбавили. Придя в ПЭЖ, я помню мысль у меня была только одна - как бы не травануть на меха и на его погоны второго ранга.

Мех восседал, почему то, в шинели и в фуражке. Но странным образом я ощутил, что здесь находиться, даже стоя, несоизмеримо легче, чем у нас. Много позже я узнал, что пост энергетики и живучести всегда на кораблях располагается в самом его центре. В среднем отсеке на средней палубе по диаметрали в районе мидель-шпангоута. Это делается для достижения большей точности приборов, которые там находятся в большом количестве. И естественно, это место на корабле качает менее всего. Помнится, мною даже была предпринята попытка улыбнуться. Мех же, возможно, видя наши посеревшие лица, особенно орать на нас не стал. Он только сказал по-доброму и с некоторым сарказмом: "Ну что, выспались, долбоёбы?". Но нам было всё-равно, хоть бы он принялся нас бить пожарным стволом по мордам. Затем механик провёл краткий курс каких то пультов. Мы согласно кивали головами и пытались делать вид, что мы понимаем. Акаванец отвернулся от говорившего, но увидев злое Ванькино лицо, блевать, усилием остатков воли, передумал.

- Вопросы есть?, - спросил у нас мех, по окончании своего интересного и познавательного монолога.

- Да, тащ капитан второго ранга, вот скажите..., - Ерёма не успел закончить вопрос, потому что получил такой силы удар сзади между лопаток от Стрелыча, что я удивился почему он не умер.

- Ну, говори, что ты там заглох? Слухаю..., - механик злился, видимо, от того, что его пламенная речь, всё-таки не всё разъяснила неким тупоголовым болванам, пытающимся называть себя моряками.

- Нет-нет, тащ...всё понятно, я уже догадался сам, - ответил Ерёма уже каким то уж очень глухим, совсем не певческим голосом.

- Свободны, - мех указал нам на дверь.

Чуть повеселевшие после ПЭЖа, некоторые из нас пошли сразу в гальюн даже покурить. Покурили, правда, чуть-чуть, снова стало жутко плохо. И опять в заблеванный кубрик на спасительно-надоевшую шконяру. И опять всё пошло по-старому: вверх-вниз, влево-вправо, звериные рыки ребят и Ерёмкины песни...........

- Курсантам выйти построиться на вертолётную площадку!!!, - уже, наверное, раз пятый или шестой кричал чей-то простуженный и злой голос в корабельный динамик трансляции. Мы - не шевелимся. Никто инициативы не подаёт.

- Мож пойдём, а?, - задал всем вопрос вечно что-то жующий у себя в углу Ерёма. Сил, что бы послать его туда, куда следует, не было ни у кого. Это и понятно: для того, чтоб это сделать, нужно, по крайней мере, открыть рот. А вот этого делать было уже опасно.

- Курсантам ёб...и ...мать....выйти..., - уже просто орал простуженный. Дэн Брагин сделал движение в бок на своей шконке и со всей дури влупил ногой по динамику громкой связи. Тот повис на одной нитке проводка, вывалившись из гнезда, чего то пукнул и навеки заснул. Нас больше никто не трогал. Правда, всего пятнадцать минут. Влетевший в наш кубрик человек ругался на нас громко матом и, почему то, безо всякого к нам уважения. Мы, в свою очередь, безо всякого к нему уважения, несмотря на то, что человек представился помощником командира корабля, мужественно молчали и не шевелились.

- Пошли, - коротко резанул Ваня, с трудом присев на своей шконке и мы начали одеваться в бушлаты. Помоха дождался пока мы оделись и повёл нас на вертолётную площадку. Идти оказалось не далеко, она была наверху, над нами. Весь экипаж, стоявший тут уже, видимо, долго, зло смотрел на нас. Мы заняли своё место в строю. Стоять, а как иначе назвать вертикальную позицию человека я не знаю, было трудно, тем более здесь на верху, на вертолётке. Здесь, ко всем радостям качки, прибавился холодный ветер, который срывал верхушки волн и хлестал ими наши лица с нескрываемой радостью и остервенением.

Старпом, большой краснолицый человек, стоял у самого коромового среза вертолётки перед флагштоком и что-то орал в микрофон. Понять его было трудно - ветер рвал его речь в клочки и кидал их в разные стороны. Из тех клочков его речи, что долетали в нашу сторону, я сделал вывод, что он говорил чего-то обидно-прикольное про нас. Мои догадки подтверждались тем, что весь экипаж дружно ржал, глядя в нашу сторону. Палуба в очередной раз ухнула вниз в серую бездну. Я еле успел схватиться за спасительные леера. Акаванца, стоявшего рядом, скрутила судорога где-то посередине его исстрадавшегося тела. Он резко развернулся и с разворота оросил своим желудочным содержимым мою руку с леером и ревущее море за ним. Хорошо, что старпом этого не видел и не слышал, а то, наверное, он нас всех послал бы в след грёбаному акаванцевскому содержимому. Он не увидел и продолжал свою пламенную рваную речь. Из неё становилось понятно зачем нас всех, весь экипаж вместе с бедными облеванными нами, здесь собрали. Оказывается, мы проходили мимо острова "Медвежий", где потерпел аварию и погиб "Комсомолец". По команде старпома матросы стали кидать в море венки, а экипаж, вместе с многострадальными нами, снял головные уборы.....

... Я открыл глаза и обнаружил, что снова лежу на своей койке в кубрике. Чувствую себя, отчего то, гораздо лучше. Слышу разговоры наших, и кто-то даже ходит. Давно я такого не видал.

- Вадюха, вставай. Поешь, я тут кое-чего пришхерил для тебя. А то пожрут же всё. Всё, Вадь, в базу входим, - сказал мне Ерёма радостный до безумия, видимо, от того, что обнаружил меня живым. И действительно, качки почти не было. Я встал, Андрюха принес мне кусок хлеба с маслом и стакан чая. Я мгновенно всё съел и выпил и был удивлен странному ощущению того, что хлеб с маслом не рвутся назад. "Бог мой, какой кайф", - подумалось мне. Все в кубрике были радостные и возбужденные. Матерившегося Акаванца заставили убирать кубрик - почти всё липкое и вонючее было произведено на свет именно им. Потом мы обедали и было вкусно и много до жути, хотя ни качеством, ни количеством наша еда от прежней не отличалась. После обеда к лежащим и радостно-сытым нам ворвался помощник командира, капитан третьего ранга, тот самый, кто поднимал нас у "Медвежьего" на вертолётку.

Он был дикий, злой и визжащий. Обзывая нас всякими милыми словами, он вывел нас на пирс на строевые занятия. Мы занимались строевыми до самого ужина. Отрабатывая движение строем и одиночные, повороты на месте и в движении, мы слышали о себе от помощника много нового и необычайно ценного для осознания себя как таковых, кто мы есть на самом деле и то, что наши матери совершили в своё время самую главную ошибку своей жизни - не сделали аборт и не подумав, всё-таки родили нас на этот свет, тем самым его обгадив. После ужина нас ожидали те же строевые под тем же предводителем и с теми же эпитетами, до самого отбоя. На следующий день мы удивились тому, что нам в кубрик какой-то мичман к завтраку принес шестнадцать яблок - оказывается был день корабля, двадцать четвёртое сентября. Никто нас не трогал, а после обеда, в котором дополнительно, видимо в связи с праздником, в супе плавало несколько кусочков мяса, к нам зашел всё тот же помощник и вручил Ваньке наши документы и какие то бумажки и сказал, что мы можем до вечерней поверки пойти в город в связи с праздником. Мы задерживаться, по понятным причинам, не стали.

Прошло уже много лет и я хочу за нас всех извиниться перед дирекцией и всем персоналом того продуктового магазина, что находится ближе всего к базе надводных кораблей города Североморска. Простите нас, пожалуйста.

Бушлаты наши широкие и мы, не боясь, что нас поймают, напихали под них в этом магазине чего могли: тушенки, какие то консервы, соки-лимонады, а Ерёма умудрился засунуть втихаря несколько колёс колбасы себе в штаны под бушлат.

В тот вечер у нас в кубрике абсолютный праздник животов, которые уже отвыкли не то что от нормальной пищи, но и от пищи вообще. Тогда мы впервые наелись. И орали сытыми и радостными мордами всякие Ерёмины песни. И жизнь нам показалась не такой уж плохой , а вполне нормальной и даже отличной. На следующий день, не дав нам даже позавтракать, потому что, видите ли, тот закончился по распорядку дня уже пятнадцать минут назад, нас снова вывел на строевые всё тот же помощник. В тот день он был особенно зол почему то. И мы ходили как оловянные солдатики без перерывов до самого обеда. И после обеда всё продолжалось в том же духе. И после ужина мы снова вышли на уже порядком остопиздевшие строевые. Помощник построил нас в две шеренги, как обычно пересчитал. Его взгляд отупело и удивленно остановился на Ерёме, стоявшем во второй шеренге. У того на ремне поверх бушлата была одета... гитара. И её гриф торчал сзади поверх бескозырки наискосок.

- Вы...эта...охуели или как???, - помоха от такой наглости казалось задыхался, - Чо блять пи..дец, эт чо у вас там торчит, курсант???, - его глаза медленно покидали свои орбиты.

- Это гитара, - весело выкрикнул Ерёма, - будем ходить, я буду играть и поэтому мы будем более качественно и воодушевленно исполнять строевые и патриотические песни.

- Я блять вижу, что это не китовый ..уй. Вы чо ох..ли???, - он заорал как пришибленный, - Фамилия!!! Ваша курсант фамилия!!!

- Курсант Ерёменко, - ответил Ерёма уже более поникшим голосом, Он начал понимать, что по его вине все сейчас будем долго иметься этим страшным офицером, а затем, уже в кубрике, он, Ерёма, будет по этому поводу иметься уже нами.

Перемены, произошедшие со злым помощником, объяснению не поддавались. Его лицо в мгновение ока преобразилось, стало значительно добрее и растянулось в полуидиотской улыбке. "Сегодня строевых не будет больше. Отдыхайте. Вольно разойдись", - сказал он как-то мягко и по-дружески и ушел. Позже, у командира мы узнали, что на Северном флоте в то время был какой-то высокий адмирал по фамилии Ерёменко, к которому наш не имел никакого отношения...

.......На следующий день наша первая в жизни практика окончилась. И вручив на трапе наши документы, нас проводили. За воротами КПП мы встретили ожидавшего нас курившего командира с неестественно серым лицом.

Добрались до Питера без приключений. А придя в училище, ощутили в известном месте характерное ороговение в виде одной маленькой ракушки...

 

Назад на главную

Назад

 

Ссылки:

 

БПК Кронштадт
БПК Адмирал Исаков
БПК Адмирал Нахимов
БПК Адмирал Макаров
БПК Маршал Ворошилов
БПК Адмирал Октябрьский
БПК Адмирал Исаченков
БПК Маршал Тимошенко
БПК Василий Чапаев
Разное о проекте 1134 А
Сайт создан в системе uCoz